Слово «граффити» в Петербурге воспринимается скорее как неофициальная, уличная летопись, написанная без цензуры.
как форма уличного искусства, представляет собой уникальное явление в городской среде, которое можно рассматривать через призму семиотики и философии
Жан Бодрийяр, французский философ и социолог, в своих работах анализировал граффити как форму символического восстания против доминирующих кодов и значений в обществе. Бодрийяр утверждает, что граффити функционирует как «пустой знак» — оно не несет конкретного сообщения или значения, но именно в этом заключается его сила. Многие надписи не имеют прямого смысла, но они нарушают установленную систему обозначений в городской среде.
Эти «пустые знаки»
не поддаются интерпретации
в традиционном смысле.
Они не имеют ни денотации, ни коннотации,
что позволяет им «взрываться» в сфере полноценных знаков города, разрушая их при контакте. Граффити действует на уровне означающего, избегая всякой референции
и происхождения, превращая город в тело без начала и конца. Бодрийяр рассматривает город как пространство, насыщенное знаками и кодами, где каждый элемент имеет свою функцию
и значение. Граффити нарушает эту структуру, превращая городские стены, углы, вагоны метро и автобусы в «тело», лишенное начала и конца.
Таким образом, граффити можно рассматривать как знак, который больше не указывает
на личность или конкретное значение,
а становится симулякром — копией без оригинала. В эпоху постмодернизма, когда реальность заменяется моделями и знаками, границы между реальным и воображаемым стираются, и всё превращается в симулякр — изображение без оригинала.
Первые волны граффити пришли в Ленинград ещё в 1980-х годах, во многом под влиянием западной хип-хоп культуры, проникшей сквозь культурные дыры Железного Занавеса. Но по-настоящему мощный уличный пласт начал формироваться в 1990–2000-х годах. Именно тогда теги стали расти, а затем
и трансформироваться в полноценные муралы, стикеры, инсталляции, перформативные высказывания на городских стенах. Как автограф на билете метро или надпись в школьной тетради, они рождались из жажды присутствия, желания быть увиденным. Теги стали визуальной сигнатурой личности — агрессивной, спонтанной, часто вне закона.
Сейчас стрит-арт всё больше соединяется с объектным искусством, цифровыми элементами и политическим высказыванием. Художники используют то, что на поверхности: выщербленные стены, мусор, таблички, провода и превращают их в холсты для высказываний. Многие художники работают анонимно, осознанно не стремясь к музейной легитимности. Они существуют в среде, где искусство не вечность,
а событие: стикер может исчезнуть завтра, тег закрасят сегодня, но сам акт визуального появления кажется важнее результата.
Некоторые работы сильно связаны с историческим контекстом. Например, стикеры
в тех различных обработках и вариациях, в которых они встречаются
на улицах, зародились как протест против корпоративной культуры
в США.
Изначально этот шаблон был придуман, чтобы упростить коммуникацию в больших компаниях, однако уже через 30 лет после создания стикер был переосмыслен как способ вернуть себе имя, идентичность и право
на визуальное присутствие в городской среде.
Некоторые художники разрушают саму структуру шаблона: искажают шрифт, стирают слова или рисуют картинки прямо поверх текста. Так происходит своеобразный акт деконструкции власти через её же знаки,
где язык маркетинга
и институционального контроля оборачивается против этих же структур.
Это яркий пример того, как стикер-арт становится одной
из форм микрополитического действия, «малых жестов, производящих трансформацию
в повседневности»,
как писал французский философ Феликс Гваттари.
Это искусство не в музее,
а вместо музея, где каждый прохожий становится куратором собственной выставки,
Так, стрит арт выступает важным элементом для создания идентичности уличного или дворового пространства, предлагает альтернативу музейной норме и сохраняет следы времени, изменений и реакций. Граффити, теги, стикеры и уличные скульптуры — уличная письменность, разбросанная между домами, столбами, щитами. В этой визуальной поэзии хранится настоящее искусство XXI века: живое и активное. Оно не просит разрешения, оно просто появляется, внезапно, как надпись на стекле: я тут был.
сам выбирая, заметить ли изображение, прочитать
ли тег, наклеить ли стикер поверх чужого и принять участие в непрерывном акте городского сотворчества.
На заре 2000-х годов возникают и коллективы, и одиночные художники, работающие
не на абстрактную стену, а на конкретный культурный слой города.